"Влюбленный гобой и другие"

"Стать избранным может каждый"

Но несмотря на известность и многочисленные регалии, Андрей Иванович в жизни человек очень скромный, даже застенчивый. В нем нет ни доли снобизма, зачастую присущего многим столичным звездам. Когда его срочным порядком пригласили на фестиваль “Сибирь — Европа”, он, почти не раздумывая, принял приглашение и заменил заявленного в программе, но внезапно заболевшего французского пианиста Мишеля Бурдонкля. Так что на прошлой неделе Красноярску очень повезло — он услышал удивительную игру этого замечательного музыканта. Передать словами ощущения от концерта трудно, это нужно прочувствовать. Но твердо можно сказать: тот, кто хоть однажды слышал выступления Ивановича, окончательно и бесповоротно становится его горячим поклонником.

— Андрей Викторович, вы родились в Бухаресте, жили в Питере, учились в России и Германии, много гастролируете по миру. Кем вы себя ощущаете в национальном плане?

— Ответ здесь однозначный: русским. Хотя у меня есть также сербские, болгарские корни. Я вырос в России, у меня русские корни по маме. С самого раннего детства меня приобщали именно к русской культуре, которая является основополагающим моментом в вопросе принадлежности к той или иной нации. Я русский по всему, кроме, наверное, внешности.

— Могли бы жить в другой стране, кроме России?

— Я никогда не думал о переезде, но жить, на мой взгляд, можно везде. В первое время моей учебы в Германии я думал, что никогда не смогу жить там, настолько там было мне все чуждо. Но потом, когда оброс друзьями, человеческими контактами, понял, что самое главное не место, где ты живешь, а общение с людьми, близкими тебе по духу. Хотя природа тоже имеет значение для меня. Мне кажется, что не смог бы жить в Швейцарии, — вся эта громада гор давит на меня.

— Если бы остались в свое время в Румынии, появился бы такой пианист Андрей Иванович?

— Строить версии, кем бы стал, если бы не попал в Ленинград, мне сложно. Не знаю. Но осознаю, что мама неспроста всех нас троих (у меня еще есть брат и сестра) перевезла в Советский Союз, где образование было на несколько порядков качественнее, чем в Румынии. Ее выбор оказался верным. Я учился в школе при Ленинградской консерватории и первое время жил в интернате. Потом нам дали квартиру, и меня забрали из интерната, но тесное, почти круглосуточное общение с ребятами и педагогами дало свои плоды: ведь главной темой наших разговоров была музыка, мы были сосредоточены на искусстве.

Первая мелодия, которую я сыграл, был вальс “Дунайские волны”. Но о том, что его написал мой прадед, узнал только в школе.

— Кто и что, на ваш взгляд, раскрыл ваш талант? Помните ли вы, как музыка появилась в вашей жизни?

— Хорошо помню. Моя сестра уже училась в Вагановском училище, где у них были уроки фортепиано. Для нее купили пианино. И я неожиданно для себя и окружающих смог повторить на инструменте, что она играла, подобрав мелодию по слуху. С этого все и началось — мне тогда 5—6 лет. Но, если бы мама проигнорировала мои способности, то ничего бы не было. Причем она смогла рассмотреть божью искру в каждом своем ребенке. Моя сестра стала балериной, брат — художником. Это очень важно — разглядеть в маленьком человеке какой-то дар, что-то особое и помочь развить его.

— Вы — правнук известного румынского композитора, автора “Дунайских волн” Иона Ивановича... Когда вы впервые столкнулись с творчеством знаменитого предка?

— “Дунайские волны”, между прочим, было первое, что я сыграл. Причем я не знал, что это за композиция и что автор ее — мой предок. Просто тогда вальс очень часто звучал, поэтому я его хорошо помнил. Была какая-то вечеринка у нас дома, к нам пришли гости… Так как я был очень мал, попросил своего брата помочь мне: он положил аккордеон плашмя и растягивал меха, а я, как на рояле, сыграл мелодию “Дунайские волны”, предварительно, конечно, прорепетировав. О том, что Ион Иванович — мой прадед, я узнал только уже в школе. Только тогда в моей голове выстроилась некая логическая вертикаль, связь поколений.

— Почему пианистов, прошедших российскую музыкальную школу, иногда называют гладиаторами?

— Надо сказать, что такое прозвище мы получили по заслугам. Это касается, в первую очередь, московской пианистической школы, где готовят неких суперпианистов, очень много сил и времени уделяя технике и игнорируя содержательную, человеческую сторону исполнителя. В результате получилось целое поколение пианистов-марионеток, которые превосходно владеют инструментом, но в то же время им нечего сказать в искусстве. Их посылали, как гладиаторов, на различные музыкальные состязания, которые они, как правило, выигрывали, но в самостоятельной творческой жизни, увы, оказывались несостоятельны. Потому что творец не рождается только в результате тренировок, выучки, как бы парадоксально это ни звучало. В человеке должно быть нечто большее, некий дар, который дан ему от рождения. Взять, к примеру, канадского пианиста Гленна Гульда. Говорить о какой-то серьезной фортепианной школе в Канаде — смешно, тем не менее сегодня мир знает гениального музыканта Гленна Гульда.

— Почему именно вас пригласили поучаствовать в фильме о Гленне Гульде?

— Продюсерская группа, снимавшая фильм в России, искала музыканта, который, по мнению опрашиваемых ими экспертов, продолжал бы сегодня гульдовскую традицию исполнения Баха. Хотя говорить о традиции тут не совсем логично: Гульд — гений, и подражать ему просто невозможно. Тем не менее им порекомендовали меня. Однажды в моей квартире раздался звонок: меня приглашали принять участие в съемках канадского фильма, где я должен был исполнить “Искусство фуги” и “Гольдберг-вариации” Баха. Эта запись вошла в картину. В фильме использовали такой кинематографический прием: моя запись переходит в игру Гленна Гульда, записанную много лет назад. Потом многие мне говорили, что мое исполнение по манере, по движению почти полностью совпало с гульдовской. Когда я посмотрел фильм, понял, что это действительно так. Но, честно говоря, был очень удивлен, потому что, играя, никому не старался подражать. Все это произошло ненамеренно: по всей видимости, это такой общий, изначальный подход к произведениям Баха.

— Разделяете ли вы взгляды Гульда на творчество: известно, что он был противником развлекательно-виртуозного подхода к музыке, понимая музицирование как духовный и интеллектуальный поиск?

— Полностью с ним согласен, кроме одного. Он не любил играть перед публикой. За всю свою жизнь Гульд концертировал только три-четыре года в молодости, потом сознательно отказался от этого, уйдя полностью в звукозапись. Для меня слушатели в зале — очень важны. На мой взгляд, мои лучшие записи были сделаны именно на концертах с публикой, а не в студии. Последние, как мне кажется, лишены дыхания, жизни.

— Деньги и талант — вещи совместимые? Или в искусстве царит пресловутый закон сохранения энергии: если где-то прибывает, то в другом месте убывает?

— Деньги никогда не вредят, если направляются на гуманные цели, на развитие дара человека, а не уводят в сторону. Мы живем в таком мире, где деньги могут реально помочь. Но иногда это бывает и в ущерб основному делу: как преподаватель прекрасно знаю, что студентам сегодня тяжело живется, им приходится подрабатывать, а на учебу у них почти не остается времени. Это печально.

— А почему одни в тяжелые годы едут по стране с роялем, как Рихтер, а другие не видят для себя иного пути, как выступление за границей?

— Рихтер — особый случай, у него одно предназначение в жизни — музыка, а в остальном он был аскетом. Трудно осуждать людей, которым надоело биться, как рыба об лед, с бытовыми неурядицами. Кто-то считал, что его талант недостаточно оценен в материальном плане, кто-то говорил, что он ущемлен в творческом плане… Хотя для меня остается до сих пор загадкой, как можно музыканта ущемить в творчестве? Политика и музыка — две разных плоскости, которые, на мой взгляд, не пересекаются.

— Ну, можно запретить играть сочинение каких-нибудь опальных композиторов, как было раньше. В СССР, например, нельзя было исполнять сочинения Денисова, русскую духовную музыку…

— Для меня, как для пианиста, нет никаких преград в творческом отношении. Да, нельзя было исполнять произведения того же Денисова, но есть масса другой музыки. Именно уход в глубину, а не скольжение по поверхности многочисленного и разнообразного материала — часто идет на пользу. Посмотрите на двадцатый век, где было ничего нельзя, а сколько великой музыки за этот период написано в России. Сегодня, когда можно все, нет ничего, чтобы можно было хотя бы сравнить с музыкой Прокофьева, Шостаковича, Рахманинова… Парадокс, но факт.

— Понятно, что инструмент для музыканта главное. Будете ли вы играть на плохом инструменте или категорически откажетесь?

— Если есть возможность играть на достойном инструменте, я буду за это бороться. Потому что очень трудно приобщить людей к прекрасному, когда у тебя на фортепиано правая педаль не работает и клавиша западает. Но бывают ситуации, когда отказать невозможно. Мне приходилось выступать, например, в детском доме. Там стоял инструмент, на котором никто не играл, он был ужасен, но я не мог отказать, потому что ребята, никогда не слышавшие классической музыки в живом исполнении, собрались и ждали.

— А для вас важно, для кого вы играете: для королевы или сельской учительницы?

— Дело не в статусе публики, а в качестве восприятия. Бывают снобы в бабочках и фраках, которые ни черта не понимают в музыке, — перед ними неприятно играть. Мне много приходилось гастролировать по маленьким городкам России, где атмосфера в зрительном зале намного превосходила по своему отклику и адекватному восприятию Большой зал Московской консерватории. Я испытал несколько раз, выступая в Америке, дикое разочарование. Все было замечательным: инструмент, зал… Только люди пришли туда непонятно для чего: по всей видимости, чтобы пообщаться друг с другом, отметиться, что они там были. Ради такой публики играть, признаюсь, не хочется.

— Тем не менее вам приходилось играть и для королевы.

— Вы имеете в виду выступление в резиденции графа Бернадотта перед представителями большинства европейских королевских династий? Это было потрясающе: в зале была настоящая аристократия, которая глубоко образованна, понимает и ценит настоящее искусство, а не нувориши. Я получил большое удовольствие от общения с королевской семьей.

— Чем является для вас музыка?

— Я отвечу, может быть, высокопарными словами, но это действительно так. Астроном познает мир, изучая звезды, глядя в небо. Ван Гога спросили: почему он так много рисует деревьев? Он ответил, что рисует не деревья, а стремление к жизни, небу, свету. Музыкант познает мироздание с помощью звуков. Это его инструмент. Музыка, фортепиано, руки — это мой инструмент познания жизни. Если я откажусь от всего этого, я стану слепым.

— Вы играете всегда, или у вас случаются перерывы?

— Перерывы бывают только для кратковременного отдыха, для тишины. Потому что тишина — это преддверие музыки. Это очень важно услышать, как музыка выходит из тишины.

Меня часто спрашивают люди, не имеющие отношения к музыке: как я запоминаю такое количество звуков, произведений? Я отвечаю, что музыка — это такая тропиночка, по которой ты идешь, не задумываясь. Сделал первый шаг и пошел, пошел… Если в голове есть некая образная канва, то путь проходишь без труда от начала до конца.

— А вне музыки бываете?

— Бываю, но очень редко: потому что я или играю, или преподаю в консерватории. Но мысли о музыке меня не покидают никогда. Такова жизнь профессионала.

Справка “Городских новостей”

Андрей Иванович — пианист, правнук известного румынского композитора Иона Ивановича (автора более 100 вальсов, в т. ч. “Дунайские волны”) — родился в 1968 году в Бухаресте в семье дипломата. Высшее образование получил в Санкт-Петербургской консерватории, Российской академии музыки (Москва) и Высшей Школе Музыки в г. Карлсруэ (Германия). Андрей Иванович с большим успехом участвовал во многих международных конкурсах. В период с 199-го по 1994 год пианисту шестикратно присваивались первые премии и звания лауреата. В 1994 году он получил Гран-при и золотую медаль на всемирно известном конкурсе пианистов в г. Цинциннати (США).

Конкурсные победы и концерт в одном из самых престижных залов мира — Карнеги-холл — положили начало активной гастрольной деятельности по миру. Андрей Иванович совмещает исполнительскую деятельность с педагогической, преподает на кафедре специального фортепиано Санкт-Петербургской консерватории.

http://www.gornovosti.ru/vkladka/kultur-prospekt/andrey-ivanovich-bez-muzyki-ya-oslepnu.htm